Некоторые выдержки из книги «Праздничная культура Вологодского края. Часть I: Святки и Масленица», И.А. Морозов, И.О. Слепцова
С наступлением святок на деревенских улицах появлялись веселые и шумные ватаги молодежи, переодетой в самые необычные наряды – это значило, что начались святочные обходы ряженых. В разных местностях они совершались по-разному и имели разные названия: кудесами ходить или ходить или баситься (Бабаев., Белоз., Кадуй., Тарн., Нюкс.), чудиками, чудом, чудилками, чудивками (Бабаев., Белоз., Вытег.), кудесами, кикиморами, мудрушками (Сямж.), святьём йиздить, наряжухами, нарядихами (Верхов.), куликами, окрутниками (Череп., Устюж., Вытег.), беглецами, куляшами, гуляшами (В.–Уст., Кич.-Гор.) и др.
<…>
Начало календарного года и «переходный» период от старого к новому – святки – связывались, по крайней мере, с двумя идеями, которые могли служить в древности объяснением необходимости рядиться в этот период. Во-первых, начало года знаменуется пришествием на землю всякой нечисти, злых духов в облике животных и людей-уродцев, «чужеземцев». «В страшные вечера (=святки) куляши ходят да вздорят – нециста сила да церти» (дд. Облупинский Починок, Подволочье).
<…>
Вторая идея была связана с верой в то, что на святки дом посещают души умерших родственников. Отсюда такие персонажи ряжения, как старики и нищие. Встреча и выпроваживание «душек» (=душ мертвых) – один из самых распространенных мотивов не только святочного, но и всего календарного фольклора у славян. По мнению некоторых ученых, на этой идее построены все обряды календарного цикла, начиная со святочных и кончая троицкими.
Вологодских ряженых можно условно разбить на две большие группы: «люди» (антропоморфные персонажи) и «животные» (зооморфные персонажи). Группа антропоморфных персонажей довольно разнообразна. В нее входили старик и старуха, цыган и цыганка, покойник, белая баба или смерть, нищий, становой пристав или урядник, кузнец, рыбак, мельник, солдат. Кроме того, у ряженых-«животных» нередко был хозяин – поводырь, вожак, цыган.
Наиболее популярными зооморфными персонажами были медведь, лошадь, бык.
<…>
Итак, все ряженые делились на две группы – страшные или смешные (именно их чаще всего называли кулесами, кулешами или кикиморами) и красивые или баские. И те, и другие обходили все дома в деревне. Первые отличались от вторых прежде всего одеждой: «Раньше вырядятся кулесом – как смешнее вырядятся. Выряжухи – дак это когда баско вырядятся, а как тряпьё оденут, так это кулеса» (д. Монастырская). Вот еще несколько описаний «страшных» наряжонок: «Ходили куляшами – наредяцця в ряски (=тряпьё), худой пиджак, лицо завяжут платком, шалью – только глаза видать» (д. Биричёво). «Куляши наредяцца в шумноё (=шубное, то есть в меховое), с заплатами, рукава разные, на головах тюрики (остроконечные колпаки с рогами) да маски – и по деревне ходят по-под окошком» (д. Панове Кич.-Гор.). «В святые вечера ходили куляши – в полушубках; в туфлях на босу ногу, с бородой; лицо платком завязывали, чтобы одни глаза было видно; они в избе попляшут, а им за это роскоши дадут: конфет, орехов, пряников» (дд. Рябьево, Панкратове).
Весь наряд страшных наряжонок был построен на принципе «оборотничества»: переодевание в одежду другого пола (женщин в мужскую и наоборот), использование разных необычных, порой несовместимых элементов одежды и обуви («рукава разные», «шубу навыворот», «на одну ногу надевали лапоть, на другую катанок», «на голове корзина или горшок»). И, наконец, к этому можно добавить прямые указания на «звериный» облик («куляши выворачивали шубу и заходили в избу на четвереньках», «надевали колпак с рогами: набивали штаны соломой и приделывали к голове как рога»). Вообще все без исключения зооморфные персонажи ряжения относились к страшным наряжонкам.
Поведение страшных вполне оправдывало их название и устрашающий облик: они запугивали девушек и детей, заглядывая и стуча в окна; со стуком и звоном колокольцев, привязанных к одежде, врывались в избы и устраивали там шумные разудалые пляски, которые сопровождались опрокидыванием кадок с водой, а порой и попавшейся под руки квашни с тестом, обсыпанием домочадцев золой или пеплом и прочими выходками. Одним из непременных условий было стремление остаться неопознанным. Для этого не только прикрывали лица тряпками или платками, вымазывали их сажей, мукой, свеклой или клюквенным соком, навешивали бороды и усы из пакли или конского волоса, но и поколачивали тех, кто пытался приблизиться и опознать пришедших. Именно с целью не быть узнанными ватаги ряженых уходили в соседние деревни, а также изменяли голос при пении и общении друг с другом – «переменяли рець на грубу или тонку» (д. Кузьминская Тарн.).
В кого нарядиться?
Старики
К страшным наряжухам относились «старики». Их костюм кроме вывернутого наизнанку полушубка мог включать привязанные к поясу или к шее старые лапти, пучки мятого, но не чесанного льна; на голову надевали берестяные туески, корзины, горшки или даже чугуны. Очень распространенными дополнениями к наряду были различные смеховые эротические элементы, возможно, привнесенные в более позднее время из нарядов свадебных ряженых, например, коровий колокольчик (колоколо) на шее, в руках или между ног (его подвешивали и к одежде – спереди или сзади), морковка или заячья лапка – символы плодородия, половой потенции. Иногда на шею вешали шаркуны – связку лошадиных бубенцов, которые некогда, видимо, помимо своеобразного «аккомпанемента» при пляске, выполняли защитную, отпугивающую нечистую силу функцию. Вероятно как замену колокольцев можно рассматривать подвешивавшиеся к одежде картофелины, луковицы, пришивавшиеся к рукавам «для басоты».
<…>
Святочные старики, как правило, либо молчали, либо говорили «по-кудесьи». Например, в д. Паршино ряженые-«старухи» плясали под глубокий горловой звук: «О-о-о!» В д. Юркинская они брали в рот маленькую картофелину и о чем-нибудь говорили между собой («куда-то пойдем», «что-то сделаем»), подкрепляя свои намерения соответствующей жестикуляцией, которая в большинстве случаев и была их «основным языком». В д. Пяжелка кудеса (в том числе нищие и старики) также разговаривали о хозяевами и друг с другом сдавленным горловым голосом – просили поиграть для них, сплясать с ними, закурить и т.п.
Попытки остановить озорство ряженых, сдернуть с их лица платок были небезопасны. Скажем, в д. Бурцевская старики оборонялись от слишком любопытных шилом, в д. Малыгинская специально припасенными для этого камнями, обернутыми в тряпицу; чаще же в ход шли бадоги.
Покойник
ПОКОЙНИК. Смерть и воскрешение – древнейшие мотивы новогоднего ряжения, которые занимали важное место во всей драматургии этого святочного действа. Поэтому не случайно, что, несмотря на весьма пестрый состав персона-ряженых, существенно различавшийся по районам, «покойник» встречался почти повсеместно.
<…>
Довольно полное и точное описание типичной для Вологодского края сценки из Череповецкого уезда можно найти у С.В. Максимова. «Ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть «покойником», потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал и не убежал.
«Покойника» вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет «поп» в рогожной рясе, в камилавке из виней сахарной бумаги с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горючие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с «попом» выступает «дьячок» в кафтане, с косицей назади; потом «плакальщица» в темном сарафане я платочке и, наконец, толпа провожающих покойника «родственников», между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего.
Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается «отпевание», состоящее из самой отборной, что называется «острожной» брани, которая прерывается только всхлипываниями «плакальщицы» да каждением «попа».
По окончании отпевания девок заставляют «прощаться с покойником» и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами…
Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» – кусками мерзлого конского помета».
Похожие сценки разыгрывались в Вологодских деревнях вплоть до 50-60-х годов нашего века. Правда, существовали некоторые местные различия в церемонии прихода покойника в дом, в его наряде, поведении и т.п. Скажем, в одних деревнях покойник ходил из дома в дом самостоятельно, а в других его возили на дровешках или даже телеге, привязав к ним. Чаще всего покойника заносили в дом на одной-двух сколоченных вместе досках, на полатнице или на скамейке, привязав к ним, чтобы покойник не упал или не убежал. Реже для этого применяли грубо сколоченное из досок подобие гроба или даже настоящий гроб, носилки или полотно –«коленкорово портно», «постильно».
<…>
Покойник мог появляться и не через дверь. Скажем, в Череповецком уезде и по Широгорью парни заранее прятались в голбец и в разгар игрища выносили оттуда в корыте покойника с редешными зубами.
Наряд покойника также различался по степени архаичности. Чаще всего его заворачивали в «саван» – простыню, большое белое полотно или просто накидывали полотно на него сверху. Встречаются упоминания о том, что накрытый покрывалом «покойник» был голым (дд. Великодворская, Ростово, Халдынка, Климовская), хотя нередко под этим имелось в виду, что ряженый был в одной рубахе до колен, без штанов. Чаще, однако, покойника наряжали как настоящего мертвеца: в домотканое нижнее белое белье – рубаху, и портки (кальсоны), причем эротизм этого персонажа подчеркивался демонстративно расстегнутой ширинкой (д. Ростово) или прорехами в самом неподходящем месте (д. Ростове). Во всех описаниях особо подчеркивается цвет наряда («во воем белом набашон»), что объясняется, видимо, тем, что это старая разновидность погребальной одежды, которая некогда символизировала «одеяние предков».
<…>
Одной из главных задач покойника было запугивание детей и девушек. Отсюда разные «устрашающие» детали его облика. Часто упоминаются огромные репные или картофельные зубы, но обычно их делали в виде полукруглой пластины, которую ряженый держал во рту и внешний край которой завершался утрированными «зубами». Нередко для пущего устрашения в выдолбленную картофелину с «зубами»-прорезями клали уголек, и ряженый-покойник время от времени раздувал его, пуская изо рта дым и искры (дд. Паршино, Калинино, Новоселово, Великая Тарн.).
Для этой же цели лицо, а иногда и весь наряд покойника, обсыпали мукой, мелом или вымарывали сажей.<…> В д. Марачевская облик покойника дополнял свиной пятачок, который он держал в зубах. Лицо обычно прикрывалось платком, сеткой или марлей, но так, чтобы были видны зубы.
Кульминационным моментом сценки с покойником было «отпевание» и «прощание» с ним. Главными фигурами «здесь были, конечно, поп и плакальщицы («жена», «родственники» покойника). Возглавляли процессию поп с дьячком, размахивая «кадильником» – кринкой с тлеющими и чадящими угольями и брошенными сверху шерстью или пометом, иногда сушеными травами, серой, берестой, чтобы сделать чад как можно более неприятным. «Лампадочкой гридят – мовтают кругом» (д. Подсосёнье). Иногда вместо «кадильника» махали подожженым старим лаптем.
В д. Павловская бросали в «кадило» табак, а в д.Дуброва – перец, чтобы заставить всех девок чихать. В д. Окатовская «старухи окуривали покойника травкой богородской (=чебрецом)».
<…>
Заканчивалось «отпевание» репликой: «Идите с покойником прошчаться – или «Надо с покойником проститься!» Сначала подходили родственники: «Прости, дядюшка! Прости, муженек!» В тех деревнях, где нравы были не слишком строги, принуждали участвовать в прощании и остальных девушек. Их подтаскивали или подталкивали к «усопшему» и заставляли целовать его в губы, в лоб или уродливые «репные» зубы: «Поцелуй родителя!» (д. Согорки). <…>
Подобного рода церемонии чаще всего практиковались, когда покойника приносили на игрища. Нередко девушек при этом поджидали всякие сюрпризы. Скажем, в одних деревнях покойник плевался в прощающихся (дд. Кожинская, Середская) или «фукал» в них набранной в рот мукой (дд. Пяжелка, Пондала). В других – колол целующихся с ним девушек взятой в рот иголкой (дд. Мезенцево, Верхняя Горка, Калитинская). В д. Спирино покойнику делали своеобразною «усы» из иголок, которые торчали из-под покрывала в разные стороны, или клали на губы щетку, потому «попращаться» с ним, не уколовшись, было весьма затруднительно. Иногда строптивых девушек вымарывали в сажу, подталкивая их лицом к лицу покойника («приткнет, чтобы умазалася» – дд. Подсосенье, Мосеево Тот.).
Тех, кто особенно упорно сопротивлялся, пугали розгой («вицей»), подхлестывали свернутым полотенцем или соломенным жгутом. Иногда такая участь поджидала каждую девушку, пришедшую «попрощаться»: «А нешо лапцем-то бякнут по спине-то девку-ту, которая наклоницци с покойником-то прошчацци-ту… В лапоть камешок положат. Один целовек-от стоит всё времецько. Дак ты не досадила никому, дак несильно хлопнут, а как досадила, дак и посильняе» (д. Фоминская Верхов.). Те, кому было страшно, откупались пряниками, конфетами, вареными яйцами, иногда и вином (д. Спирино).
Если покойника приносили неодетым, девушек могли стращатъ и его видом. В дд. Григоровская, Климовская «как отпоют, открывали крышку гроба, а там мертвый без штанов, лицо закрыто тряпицей. Девки кто смеется, кто плюется». В д. Подсосенье, если хотели посмущатъ «прощающуюся» девушку, приподнимали ненадолго перед ней покрывало, под которым скрывался покойник (голый или в «трунине»’, то есть в рванье). В дд. Ростово, Халдынка саван делали полупрозрачным, чтобы при приближении можно было рассмотреть необходимые подробности. В дд. Новинская и Фоминская девушек с завязанными глазами по очереди подводили к покойнику и «заставляли целовать, что подставят». <…>
Если в одних деревнях, как и описано у С.В.Максимова, сразу же после «прощания» покойника уносили, то в других сценка заканчивалась его «оживанием». Например, во многих районах (Нюкс., Тарн., Верхов., Вожег., Кирил., Бабаев., Вытег.) покойник вскакивал и гонялся по избе за девушками и детьми, ловил и катал их по полу («ребятишки все из избы убегут; он под конец уж и сам побежит за йими» – д. Федяево), иногда щипал девушек за плечи: «Так нащиплет, что в кровь руки!» (д. Починок Бабаев.). В д. Хмелевица вместе с покойником («голой, в белом во всем») приносили ведро с водой и веник. Покойник соскакивал с досок и, окунув веник в ведро, обрызгивал всех девушек. В дд. Пахтусово и Лодыгино покойник вскакивал, сдирал с себя одежду и мог опрыснуть сажей того, кто ему не нравился. <…>
Медведь
МЕДВЕДЬ, МЕДВИДЬ И СОБАКИ, МЕДВИДИЦЯ С МЕДВИДЯТАМИ.
<…>
Рядились медведем довольно просто: выворачивали шубу или тулуп шерстью вверх, а на лоб к лицо опускали воротник и шапку. Часто мазали сажей лицо или завязывали веревочками воротник, придавая ему подобие морды зверя, а на руки напяливали шубные рукавицы, измазанные сажей. В д. Федяево ряженый медведем надевал «шубные штаны и пиджак шерстью на волю», которые сверху подвязывали веревкой. В Верховажском и Тотемском р-нах для медведя шили специальную маску из овчины, а в д. Борисовская (Кирилл.) даже брали голову убитого медведя. Нередко для ряжения использовали и настоящую медвежью шкуру (дд. Хмелевица, Верхняя Горка, Дуброва). В д. Дивково, на ноги медведя натягивали мешки, на дно которых опускали по деревянной или металлической тарелке, а затем приматывали мешки к ногам веревками, так что получалось подобие медвежьих лап. Это приспособление позволяло очень эффектно отбивать ритм при пляске. В Сямженском р-не на ноги изображавшего медведя ряженого также нередко надевали мешки, набитые соломой.
<…> В старообрядческой д. Тырлынинская, например, эпизод с медведем выглядел так: «В избу на вецерину заходят, медвидя ведут на веревке; он по полу и ходит, по кругу, на цетырёх ногах». В соседней д. Великая (Тарн.), походив на четвереньках, медведь становился на дыбы и плясал, понукаемый поводырем. Похожие сценки были известны в д. Комлевская, где медведя водил мужик, заставляя его кататься по полу, с кем-нибудь бороться или иначе веселить народ, а также в д. Федяево, где медведя водили кудеса – здесь он кувыркался, обнимал и целовал девушек. <…> Иногда плясал с кем-либо, после чего молча удалялся. Здесь медведя, который посещал все дома в деревне, обычно не сопровождал поводырь. В д. Григоровская медведь, войдя в избу, смешно «похрюкивал», а затем пел разные неприличные частушки. Под конец становился на «задние лапы», подходил к девушкам и делал вид, что хочет на них броситься, а те визжали («ифкали»).
В д. Дивково медведь не пугал девушек, а только кланялся ям, напутствуемый двумя поводырями, один из которых вел его на поводке, а второй, с палкой в руке, шел рядом. Впрочем, в этой деревне для устрашения девушек также принимали меры: приделывали к «морде» медведя некое подобие «клыков». В заключение сценки медведь плясал, отбивая ритм деревянными тарелками, которые изображали «задние лапы», и наигрывал себе на гармошке. В д. Слободка (Бабуш.) медведь (здесь им наряжалась женщина) обходил всех девушек; прячем, если девушка ему нравилась, то он снисходительно трепал ее по плечу, а если нет, то, хлопнув по плечу, плевал на пол.
<…>
В дд. Пустошь (Верхов.), Пялнобово после того, как медведь, приведенный на игрище, «поповзат и помявкат» и достаточно напугает девушек, вбегал парень с ружьем и с криком: «Медведя убить надо!» – Палил из него в потолок, а медведь, оставив шкуру, убегал в сени.
Похожие сценки были известны и куйско-пондальским вепсам. В Пондале медведь приходил вместе с охотником-ряженым с ремнем и ружьем через плечо и патронами у пояса. Медведь бросался на девушек, хватал и «кусал» их за ноги. Поднималась кутерьма, среди которой вдруг раздавался оглушительный выстрел – «охотник стрелял медведя». Медведь падал, разлив по полу «ручай крови» (для этого использовали кровь домашних животных), это называлось «Kud’ugk ее kuda» («чудик обос…ся»).
<…>
В старину входящего в дом зверя задабривали чем-либо, приглашая войти. Остатки этого ритуала сохранились в д. Паюс. Здесь ряженый – медведь, подойдя к двери, начинал упираться: «Открыли дверь, а он не идет». Тогда разыгрывалась церемония приглашения медведя в дом: «Хозяйка вошла в амбар, принесла решето овса». После этого медведь благосклонно соглашался зайти в комнату, и, встав на задние лапы и хлопая передними, обходил девушек, а те верещали. В деревнях Кирилловского района от ритуала приглашения сохранилась лишь пауза, которую устраивали кулеса перед тем, как ввести его в дом. «Вожатый идёт с верёвкой, маленьки ребята кричат: «Медведя ведут!» Вожатый посреди избы сядет на верёвку мотает в круг; верёвка длинная, на всю деревню – пока передёргают (веревку), всю избу выстудят. А конец может пустой или «медведь» – на четвереньках в избу идёт; девок лизет обнимать, целовать. Вожатый (ему) скажет: «Ну-ко, маленьких ребят похватай!» или «Выведи-ко из избы таково-то!» – он и выведет» (дд. Малое Коровино, Пялнобово, Тимонино), Любопытно, что медведя в таких сценках иногда заменял обнаженный человек (=покойник?). Например, в д. Федяево: «Было за верёвку всё ташшат, а двери полые (=открыты настежь). Потом каково зверя привяжут, каку-то чучелу, дак все и убегут с беседы. Или тянут таково – только место это (=срамное) закроют, рубаха без рукавов, на лице маска, да нос из редьки сделают, да накрасицця, волос копну сделают – не узнаешь».
<…> В дд. Новая (Бабаев.), Паршино медведь хватал в охапку девушек и катал их по полу или катался с ними сам. В д. Сергееве (Белоз.) медведь мазал при этом девушек сажей, которой были замараны его «лапы»- рукавицы.
<…>
И, наконец, еще одной, хотя к менее распространенной сценкой была медведица с медвежатами. Такого рода ряженые ходили в дд. Середская, Антоновская, Щекино. Вожак водил медвидицу о медвижатами (иногда их называли и собаками). Роль мидвидят играли дети лет десяти. Медивидица (или медвидь) мяла тех девок, «которые подсмеивали над париями»: «Медвидь станет, сдёрнет с лавки девку (они на лавках стояли) и мнет ее, а те лают, на девку тоже нападают. Иногда, ворвавшись в дом, мидвидята тушили свет, а медвидица с вожаком выволакивали на улицу намеченную заранее девушку и напихивали («намякивали») ей снегу за пазуху и под подол. Интересно, что в д. Середская медведь, маску которому делали из воротника шубы, ничего не видел и хватал тех девушек, на которых его науськивал поводыь.
Медвежат или собак обычно было несколько: «И медвежатка ведь были – два-три; мальчики, пометит которые (лет десяти, послушные) – большие-то сговорят, подкупят, a им ведь интересно, как девок-то мнут туточки да катают, оне и лают, бегают, уркают…» Иногда собаки приходили отдельно от медведя. Б д. Харино их приводили сворой (5-7 «собак») на поводках, и они всех комкали, как и медведь. В д. Окатовская собак, как медведя, наряжали в вывернутый тулуп, на шею делали что-то вроде ошейника, морду сооружали из соломы, обвязанной сверху тряпицей. Собаки бегали на четвереньках и тыкались девушкам в ноги.
Бык
БЫКОМ ЗДОБИЦА (д. Истомило, д. Харино), БЫКА БИТЬ или УБИВАТЬ (д. Власьевская, д. Васино, д. Маслово), БЫКА ЗАПРЯГАТЬ (д. Колотовщина). Ряжение быком относится к числу древнейших из известных в Европе. Сценки с быком, как правило, завершались его «забиванием», что, видимо, является пережиточной формой ритуального жертвоприношения быка, которое на Русском Севере в прошлом веке и приурочивалось к крупным праздникам (Петрову, Николину, Ильину дню). Ряжение быками (турами) было известно на Руси еще в XVII веке.
<…> В дд. Истомине, Харино, Новая (Бабаев.) быка приводил вожатый или хозяин с наведенными сажей усами, в вывернутой шапке и шубе, подпоясанный ремнем. Сначала бык под руководством поводыря бодал (комкал) тех, кто ему не нравился, а потом кудеса начинали его продавать: «Кто купит?» Кто-нибудь говорил в шутку: «Я куплю! – Почем? – За десять!» Кудеса назначали свою цену – сто рублей, а то и больше. Те рядились (=торговались) как цыгане: «Дорого! – А почем возьмешь? – Хоть за пять!» Хозяин быка хвалил, а «покупатели» всячески хулили. Так торговались, пока не договорятся. Тогда говорили: «Кокни!» – хозяин палочкой и кокал по горшку («кукшину»). Горшок вдребезги, а бык из избы бегом.
<…> Например, в д. Сергеево (Вашк.) на святки водили и быка, и медведя. Еще, зайдя в избу, буткал привязанными к его голове коровьими рогами девушек, валял их в растоптанных по полу угольях. Потом появлялся стрелок и пулял в него горохом из деревянного ружья. Бык ревел и падал замертво. Когда в избу вваливался медведь и начинал свое озорство и шутки, бык «оживал» и дрался с ним.
Из деталей одежды ряженого-быка можно выделить горшок, изображавший его «голову». Чаще всего горшок вешали на палку, которую ряженый держал перед собой (д. Пожарово) или между ног (дд. Васино, Новая Бабаев.).
В других деревнях горшок с прикрепленными к нему «рогами» из соломенных жгутов, морковок или настоящих коровьих рогов вешали на конец палки, привязанной к спине ряженого-быка. Интересно, что у южных вепсов, проживающих на территории, прилегающей к западным границам области, горшок («голову быка»), надевающийся на голову ряженого, наполняли пеплом, который после «забивания» быка рассыпался по всему полу. В восточных районах горшок разбивали обухом топора, в западных – поленом или дубиной.
В д. Пахтусово бык, выскочив из «шкуры», приводил в смущение всех девушек, так как был обычно «в чем мать родила». В д. Пахомово хозяин, вооруженный топориком, прежде чем хлестнуть быка обухом, садился на него верхом и, понукая и подхлестывая, с прибаутками катался на нем по комнате («по кругу походит, посмешит»).
<…>
Лошадь
ЛОШАДЬ, ЛОШАДЬЮ ХОДИТЬ, ЛОШАДЬ ПРИВОДИТЬ (В.-Уст., Бабаев., Белоз., Вашк., Верхов., Бабуш., Нюкс., Тарн., Кирил., Сямж., Кадуй., Череп.), КОНЯ или КОНЕЙ ВОДИТЬ, КОНИКОМ, С КОНЕМ ХАЖИВАТЬ, НА КОНЕ ЕЗДИТЬ (Белоз., Верхов., Вытег., Нюкс., Кирил., Тот., Сямж.), ДУГУ СРЯЖАТЬ, НА ДУГЕ или НА ДУГАХ ЕЗДИТЬ, ДУГИ ЗАПРЯГАТЬ (д. Пеструха, д. Титовская, д. Фоминская Верхов., д. Середская). Этот персонаж святочного ряжения был известен практически повсеместно. О том, что речь идет о типе ряжения, издавна распространенном на Руси, свидетельствует челобитная нижегородских священников патриарху Иоасафу (1636 г.), в которой говорится: «И делают, государь, лубяные кобылки и туры, и украшают полотны и шелковыми ширинками, и повешивают колокольцы на ту кобылку».
<…>
Можно выделить три основных типа святочной лошади. Один из них хорошо известен и описан. Лошадь изображали от двух до четырех ряженых. В разных деревнях они становились по-разному. Чаще всего за талию ряженого, стоявшего первым, хватался второй, за него третий и т.д. Иногда на плечи ряженых клали жерди, синхронизировавшие их движение и служившие опорой для всадника (дд. Конецкая, Паршино, Максимово), либо деревянную или плетеную зыбку (=колыбель) на головы (д. Новец).
В дд. Аистово, Першинская два парня становились «задниця в задницю», их связывали вместе в поясе, после чего они нагибались каждый в свою сторону, один держал голову лошади, другой – хвост. Сверху ряженых накрывали длинным пологом или попоной, реже – настоящей лошадиной шкурой (д. Першинская). Лошадь такого типа старались сделать внушительных размеров («голова до потолка»). Головой служила прялка, которую держали копылом вперед, обмотанная тряпками палка, набитый соломой или тряпками мешок с нарисованными на нем глазами и ушами, который ряженый, стоявший первым, напяливал себе на голову, или корзина.
Иногда лошадью рядился один человек, накрытый сверху лошадиной шкурой или вывернутой шубой и державший в руках «голову коневую из шерсти», прикрепленную к палке. В д. Скородумово ряженому надевали на спину корзину, в руки давали ухват с привязанным между рожек снопом («головой»), а сверху накидывали полог. В д. Марачевская ряженый, накрытый пологом, ходил, слегка наклонившись вперед и опираясь на дугу, которой он постукивал, как копытами.
Второй тип лошади хорошо известен по детской игре «в лошадки». В этом случае лошадь изображала палка между ног «всадника» с надетым на нее валенком, пучком соломы или тряпок – «головой». В дд. Кузьминская (Кадуй.) и Осташевская всадник выезжал верхом на снопе соломы с прикрепленной к нему соломенной «головой», на которой болтались «уши» из набитых соломой рукавиц. На шею лошади вешали колокольцы (боркуны или боркунцы, подгарники и колоколец), сзади прикрепляли пучок соломы, льняных оческов, (повесмов), мочала или старый, обтрепанней березовый веник-«хвост».
<…>
Сценки, разыгрывавшиеся с участием лошади в этих двух вариантах ряжения, были довольно однотипными. Основной их смысл – запугивание девушек, их избиение, обливание водой, вымарывание сажей. «Лошадь скачет на кого попало (девок больше подсовывали)» (дд. Ганютино, Митъкино). В д. Середская «огонь погасят, он и ржот, бегает по кругу, по коленкам дугой бьёт; девки-те ухают, на лавки поскачут, за робят спрячуцца… Он не толькё хвостом-то там мельтяв, да и катаником клюнёт: он на деревине катаник тот, ак товкнёт так и больно».
Важную роль при атом играл всадник (ездовой – д.Скородумово) или тот из ряженых, который держал в руках «хвост»; именно он определял, кого мазнуть веником: «Второй сзади держит веник-лиственик в саже, вертит им, мажет девок, которые изменили» (д. Титовская). Иногда это действие имело явно эротический смысл: «Один на лошади сидел: привяжет из соломы пучок или в штаны напихает и водит им» (д. Оносово). В других случаях лошадью командовал вожатый (вожак, цыган, хозяин, ямщик), который водил лошадь под уздцы и тех девушек, которые ему не нравились, хлестал плеткой (дд. Ногинская, Середская, Аистово). <…> Порой один вид всадника приводил всех девушек в ужас: «Приезжал мужик на лошади: наверху сидел и крутом по избе ездил; лошадь с ожералами, брякает; девки как увидят, так все разбегутся (с беседы)» (д. Орлово). <…>
В сценки с лошадью часто вводились и элементы, характерные для бродячего цирка: «Лошадь плясала, всяко выкомаривала» (д. Митькино). <…> Вообще лошадь делала все, чтобы рассмешить и повеселить окружающих. Например, в д. Дивково «лошадь ходит по девицам – нюхает, нюхает», в д. Сергееве (Вашк.), остановившись возле неугодной девушки, лошадь выбрасывала на нее конский помет и т.д.
<…>
Оса
ОСЫ (Тот., Сямж.). Многие сценки включали в себя такие действия, как укалывания и щипки. Чаще всего так ряженые оборонялись от любопытствующих (ср., например, старика, с шилом). Однако иногда эти действия оказывались в центре всей разыгрывавшейся сценки, составляли «всю ее соль». Например, в д. Великодворская в мешок с сеном или куделью клали шило и били им девушек – «какая досадит». В дд. Пелевиха и Антоновская наряжухи приносили на палках большой (примерно 1×2 м) кошель, набитый сеном со спрятанным в нем парнишкой лет 10-12 – осой (в д. Антоновская в кошель сажали двух осят). Об их приходе оповещали криками: «Осы, осы пришли, осы!» Парнишка был в одной рубашке («голой»), жужжал («урчав») как оса и был вооружен длинным (до 20 см) шилом, которым подшивали катанки.
Несли кошель наряжухи в шубах, в худых шапках, с лицам, прикрытыми тряпицей и вымазанными сажей. Войдя в избу, они останавливались посреди комнаты (в д. Антоновская кошель подвешивали к воронцу на высоте около полуметра от пола). Другие наряжухи хватали разбегающихся с визгом девушек и подталкивали их к кошелю или подводили за руку, а парнишка, в соответствии с наставлениями, данными ему взрослыми парнями, колол сквозь дыры в корзинке подведенных девушек, которые, в свою очередь, всячески старались увернуться от «жала осы».
Шуточная возня продолжалась обычно, пока это не надоедало парням. Тогда один из наряжух втаскивая в избу ведро с водой, смешанной со снегом, и окатывал ею осу, которая немедленно «выпархивала» из своего гнездышка и улепетывала на улицу. Понятно, что участвовать в столь рискованной шутке решался далеко не каждый, ведь осёнка легко могли опознать «ужаленные» и задать ему впоследствии хорошего деру. Поэтому парни и взрослые мужчины стимулировали парнишек материально – платили за выполнение этой роли от 50 коп. до 1 рубля.
Петух
КУРИЦА, КУРИЦЕЙ РЯДИТЬСЯ, КУРОЧКОЙ (Белоз., Кирил., Кадуй., Бабаев., Бабуш., Вашк.), ПЕТУХОМ (Верхов., Вашк., Кирил. Вожег., Тарн.), ПЕТУХА ЗАПРЯГАТЬ (д. Облупинский Починок, д. Нижнее Чистяково), КУТЮЩКА (д. Аверинская).
<…> В рукава вынутой шубы засовывали руки и ноги – в каждый рукав по одной руке и ноге одновременно. Шубу застегивали на спине. Полы шубы завязывали полотенцем или еще чем-нибудь и получали «хвост». Иногда наоборот, на голову забрасывали подол шубы, а воротник служил «хвостом». На голове завязывали красный платок так, чтобы концы его торчали наружу наподобие гребня или банта (дд. Рогачиха, Кошево), Такой петух (курила) был очень скован в движеньях, самостоятельно передвигаться по улице не мог, поэтому его перевозили на санях другие ряженые (д. Харитоновская): «иногда и с крыльца столкнут в сугроб». В избе он развлекал зрителей тем, что «плясал», неуклюже переваливаясь с ноги на ногу и кукарекал. «Петух взад-вперёд ходит, поёт» (д. Цыбунинская). Беспомощность петуха или курочки вызывала у присутствующих желание подшутить над ними. Стоило лишь дернуть петуха за хвост, как тот падал на пол (кувыркался). В д. Мамаево «курица слетала с печки на пол». Встать снова без посторонней помощи они не могли.
<…>
Иногда поведение ряженого курочкой включало в себя некоторые натуралистические детали. Так, в д. Хмелевица курица, которой наряжалась какая-нибудь женщина, выбрасывала на пол сырое яичко.
Сопровождавшие курицу, могли разыгрывать сценку с её жертвоприношением, требовали: «Давайте топор, надо тютинь-ке голову отсиць!» (д. Кузьминская Кадуй.).
Что делать?
<…>
БЛИНЫ ПЕЧЬ (Верхов., Нюкс., Кирил., Тарн., Тот., Вожег.), ШАНЬГИ ПЕЧЬ (Куракинская вол.). По этому, очень распространенному типу забав с обливанием, хорошо видно, что обливание и обмарывание сажей тесно связаны друг с другом. Забава с «выпеканием блинов» имеет две основных разновидности. При одной из них обливались водой или водой со снегом. Вот так, например, его происходило в конце 20-х годов в Куракинской вол.
В избу вваливалась толпа ряженых-парней (кулеса), одетых в самую грязную одежду, о замаранными сажей или завешенными лицами. В руках у одного – ведро со снегом, У другого – сковорода, а у остальных – вояки. Это значит, что они пришли печь шаньги.
«Один парень, одетый женщиной, который несет с собой на сковороднике сковороду, приближается к девицам. Другой тащит ведро с жидким снегом, чтобы поваренкой накладывать его на сковороду. Сковорода наполнена снегом. «Повариха», сравняв ее поверхность, ударяет по ней ладонью так, что весь снег летит на девушку, а та, не столько от смеху, сколько от обиды, смеется. Так продолжается и дальше. Побалуют ребята, перемочат всех и уйдут».
<…>
При другой широко распространенной разновидности печения блинов девушек обливали разболтанной в воде сажей: «Робята, которые назло хотят поделать: «Ой, девок замазать надо!» — Дак возьмут, в шайку деревянную наботают сажи. Один идёт со сковородкой (на сковороднике держит), другой наливает из поварёнки, к девке приходят – блины пекут», «Ешко-ко блины!» – хлопнут по сковородке рукой, всю сажой обрызнут… Это уш назло придут. Дак которая спряцицци, да и ту кругом обойдут да сажой обмажут (д. Пеструха).
Для истории происхождения этой забавы определенный интерес представляют варианты, связанные с пародированием девичьих гаданий. В д. Путково, например, забава называлась «чертей показывать». Это название проясняет вариант, из д. Гридино. Парень, заглядывая в ведро с водой, говорил девушке: «Смотри, смотри, здесь суженый-ряженый!» (как известно, суженый при гадании на воде или с зеркалом часто показывался в виде черта). Когда же та подходила посмотреть, шлепал по воде рукой.
СО СВЯТОМ ХОДИТЬ (д. Слободка Бабуш.), ДЕВОК ОСВЯЩАТЬ (д. Пирогово), ПОПАМИ ХОДИТЬ (д. Исакове Кирил.). Иногда обливание водой или сажей связывалось с символикой освящения, изгнания «нечисти». Например, в д. Слободка (Бабуш.) она так и называлась со святом ходить, а в д. Матвеевская (Нюкс.) ряженые брызгали водой по сторонам, «чтобы кудесив выгнать». В некоторых деревнях в оценке напрямую пародировался обход домов священником. Скажем, в д. Исакове (Кирил.) процессия взрослых мужчин в личинах ходила по домам попами; «ведро с водой принесут, виник туда и кропят всю избу». В д. Пирогово девушек «освещали» веником, омакнутым в сажную воду, а в д. Крестцовая специальной кисточкой («брызгавкой»), напоминающей соответствующую принадлежность священника. Встречаются и более грубые, пародийно сниженные варианты. Например, в д. Кошлово (Сямж.) девушек окропляли, специальным льняным «кропильцем», макая его в припасенную для этого случая мочу. «Освященным» рисовали сажей крестик на лбу.
<…>
В некоторых деревнях встречалась еще одна разновидность забавы с обливанием сажей. Например, в дд. Путилово, Раменье (Тарн.) кудяши или наряжонки привешивали к потолку на веревке бочку, наполненную разведенной в воде сажей, заткнув предварительно отверстие в крышке. Затем, вращая и закручивая веревку, бочку поднимали к потолку и закрепляли в таком положении до того момента, пока кто-нибудь из ряженых, «рассердившись» на девушек, не отпускал веревку, вынув затычку из бочки. Бочка, вращаясь, обливала всех присутствовавших. Убежать было невозможно, так как ряженые запирали предварительно двери.
<…>
НА КОБЫЛАХ КАТАТЬ (с. Никольское Кадн.), НА КОЗЛА или НА СВИНЬЮ САДИТЬ (д. Кузовля, д. Вантеево), СТАНОВЫМ ХОДИТЬ (д. Верхний Конец), СО СБИСТУЛЬКАЙ ХОДИТЬ (д. Новая Бабаев.), ШАНЬГИ ПЕЧЬ (д. Карачево). Забавы такого рода были издавна известны на святочных игрищах. Так, еще в середине прошлого века в Кадниковском уезде парней катали на кобылах: сажали одного из них на спину здорового мужика, который брал парня за руки и приподнимал так, чтобы тот не мог соскочить и не касался ногами пола. Двое других мужиков били парня кнутами, спрашивая: «Кого любишь?» – пока тот не называл имя какой-нибудь из присутствовавших девушек, причем часто отнюдь не той, за которой ухаживал, что вызывало смех зрителей и гнев и брань той, чье имя было названо.
Были и другие сценки, связанные уже с избиением девушек. Так, в дд. Новая (Бабаев.) и Верхний Конец к становому и уряднику, пришедшему «вместе с остальными ряжеными и ставшему посреди комнаты спиной к двери, двое помощников подводили поочередно девушек, заставляли обнимать его за шею со стороны спины, затем становой слегка нагибался вперед так, чтобы оторвать ноги девушки от пола (в д. Верхний Конец девушку заставляли лечь на спину одного из ряженых, стоявшего на четвереньках – «скамейкам»), а помощники спрашивали его, каких («холодных» или «горячих») и сколько «свистулек» дать наказываемой (игра иногда так и называлась со свистулькай ходить). Становой называл: «Одну!» или «Три!» – а помощники приводили приговор в действие: били девушку указанное число соломенным жгутом («свистулькой»), стараясь бить «со свистом». Конечно, особенно доставалось той, которая по тем или иным причинам была парням «нелюба».
Существовали и другие разновидности этой игры (например, на козла (или свинью) садить, шаньги печь и др.) Так, в Бабаевском районе подобная забава иногда применялась на святочных беседах. Один парень (козел – д. Кузовля. или свинья – д. Вантеево) становился на четвереньки посреди комнаты, а трое других парней с криком «Козла! Козла давай!» – отлавливали какую-нибудь девушку и, несмотря на ее сопротивление, усаживали верхом на «козла», причем один из парней «попугивал» девушку, постукивая по полу специальной палкой с привязанной к ее концу рукавицей, в которую что-либо вкладывали для тяжести. Попугав хорошенько пленницу, парень «хоботил» ее «шлепалкой» столько раз, сколько приказывал козел.
В д. Карачево пара ряженых: старик и горбатая старуха пекли шаньги. Об их приходе оповещали заранее: «Шаньги! Шаньги! Шаньги идут!» – «тут, глядишь, девки забегали». В избу вваливалась ватага ряженых во главе со стариком, в руках которого была обмороженная («стылая») деревянная лопата. После обычных приветствий старик спрашивал у старухи: «А не пора ли шаньги печь?» – «Пора, батюшке, пора!». После этих слов несколько человек из ватаги бросалось к визжащим и разбегающимся девушкам, подводили их по очереди к старухе со стороны спины и заставляли положить ей руки на плечи, после чего старуха наклонялась, и девушка, поддерживаемая кудесами, оказывалась лежащей у нее на спине. Старик махал лопатой, крича: «У-у-у! Вот сичас шаньгу спичем!» – да еще нарочно при этом задевал лопатой за балку («чтоб страшнее было – за потолок лопатой заскыркает»). Попугав девушку, поддавал ей лопатой – «если нелюба, то сильно; таку шаньгу съест, что еле с бабки слезет». Так продолжалось, «пока всех девок не перепекут». В некоторых деревнях так наказывали девушек, опоздавших на беседу.
<…>
КУЗНИЦЮ ПРИВОДИТЬ (д. Середская), ДЕВОК ПОДКАВ(Ы)-ВАТЪ (д. Ганютино, д. Рооляково, д. Кузнечиха), КУЗНЕЦАМ ХОДИТЬ (д. Аксентьевская, д. Антоновская). Еще одна популярная сценка – кузнецам ходить. Двое парней-ряженых, которых отличали от остальных по домотканым фартукам, надетым поверх одежда, зайдя на беседу, ловили там девушек, сажали их на лавку и «подковывали». Один из кузнецов захватывал ногу девушки большими кузнечными клещами и поднимал повыше, а другой, приставив к ноге палочку или гвоздь, бил по нему молотком. Конечно, сила удара, как и в других, случаях, зависела от отношения парня к девушке. Впрочем, в некоторых деревнях (например, в д. Янголохта) парни «подковывали» только «любых» им девушек. При этом кузнец приговаривал: «Кую да покавваю,» (дд. Ганютино, Росляково, Кузнечиха). Некоторых девушек могли в довершение процедуры еще и перекувырнуть через лавку, подняв ногу повыше (д. Аксентьевская).
В дд. Антоновская и Пелевиха приходили два кузнеца и подросток – поддувальщик, в обязанности которого входило раздувать мехами уголье в горне – большом чугуне. Кузнецы были в обычной одежде, в фартуках, вымазанных сажей. «Подкаввали девок серед полу: сохватят за ногу руками, которая злая, оскорбляет (парней), чересседельником привяжут ногу к себе, обмотают ево круг пояса; дак если она рявкат, рвецця, то больше подпехивают ногу к себе». Молотком колотили по обуви, по подошве. <…>
«Подковывание» могло сопровождаться и эротическими намеками и ассоциациями. Например, выражения «подковав парень девку», «ребята девку оккували» обозначали внебрачную связь. Так говорили об «обманутой» парнем девушке (д. Ливниково).
А вот как увидал эту сценку в прошлом веке Н.С. Преображенский. «За «стрелком» следовали «кузнецы». В избу втащили скамью, на которой лежало что-то закрытие простыней. За скамьей тащили кузов, то есть корзину, сплетенную из сосновых драниц, громаднейшей величины. Корзину поставили вверх дном. За корзиной шли сами «кузнецы», сопровождаемые «музыкантами», то есть целой процессией ребятишек, стучавших в сковороды, заслонки, ухваты, кочерги и тому подобные вещи, издающие самые душераздирающие звуки. Все это шумело, стучало, звенело и выло. Что касается Костюма «кузнецов», то он был таков, чтобы не скрывать ничего из организма.
Когда «музыка» и «кузнецы», и все заняло свои места, один из шумной компании стал у края скамьи и открыл простыню. Под нею был совершенно нагой человек с закрытым лицом. Этого неизвестного господина «кузнец» взял за ноги ж начал поднимать и опускать их одну за другой. Ноги представляли кузнечные мехи, а корзина – наковальню. К «кузнецам» также должны были выходить все ребята. «Кузнецы» драли их за волосы, давали в голову кулаком тумака, более или менее горячего – «ковали» разные железные и стальные вещи под несмолкающую «музыку»… Кому хотели сделать вещь получше и покрепче, того обыкновенно сильнее драли и сильнее колотили» (с. Никольское Кадн.).
МЕЛЬНИЦА, МЕЛЕНКА, С МЕЛЬНИЦЕЙ ПРИХОДИТЬ (д. Карачево, д. Яковлево, д. Митькино, д. Основинская, д. Ложкинская, д. Новая Верхов., д. Чеваксино), ЖЕРНОВ ВОЗИТЬ (д. Орлово). Еще одной излюбленной забавой, разыгравшейся в избах, где проходила беседа, была мельница. Вот как разыгрывалась эта сцена в д. Лукошино. «Толпа людей всех возрастов шумно ввалила в избу. Было что-то внесено на длинной скамье, прикрытой холщевым пологом. Это «что-то» предназначено играть роль мельницы. Вслед за ним явился мельник в самом необыкновенном костюме: на спине его громадный горб, вероятно, вместивший в себя кузов сена, на правой ноге болона с добрый горшок, на голове рваная шляпа, запыленная мукою; борода и волосы тоже выбелены недурно, в правой руке толстый жгут, свитый из длинного полотенца, в девой – сковородник. Какая-то загадочная фигура быстро проскользнула в мельницу, то есть под полог. Мельник всем к каждому предлагает свои услуги: не желает ли, дескать, кто-нибудь размолоть зерна? Не изъявивший, по неведению, желания, подвергается наказанию. Жгут мельника взвивается над его спиною. Хохот, шум, крик невообразимый. Желающий размалывать тоже должен подставить спину под жгут: это плата за «размол» – от одного до трех ударов… Мельник с видом знатока осматривает мельницу, все ли в ней благополучно, подклинивает кое-где и начинает работать и говорит: «Мели и толки!» Под пологом раздаются мерные удары камня о сковородку, слышится трение камня о последнюю. Мельник, довольный успехом, пляшет, кружась около мельницы. Но вдруг она перестает работать; жернова, то есть сковороды вылетают из-под полога. Мельник грустно смотрит, как человек, которого постигло несчастье… Наконец, как будто опомнившись, начинает колдовать, произносить разные заклинания, подшучивая под пологом сковородником. Из-под полога выскакивает черт о большими рогами и длинным хвостом. Мельница снова работает».
В д. Чеваксино мельницу изображал человек сидевший на санках и накрытый с головой рваной тряпкой («ряской»), который толок палкой камни и песок, насыпанные на сковороду. После того, как мельница немного «поработает», кто-нибудь из ряженых кричал: «Мельницу смазать надо!» – и начинал поддевать палкой девушек, стараясь попасть им под юбку.
Иногда забава приобретала откровенно насмешливо эротический оттенок и главной целью ряженых было запугать и вогнать в краску девушек: «Наредят старика, который помене, шчобы легче нести на вечерованье, принесут, на скамейку серёди избы положат ево мужики – может и трое, и цетверо несло за руки да за ноги. Вот принёсут, положат этово старика, штаны снимут на подколенки, решать (=решето) на жопу положат (который руководив – мельник}. Вот он ляжит и винтит жопой-то, дак решать-то и винтицци. Девок-то и подводят: «Вот, посмотри, как мельниця-та мелет!» – силой волокли девок-то, они прятаюцци, верешчат» (д. Основинская).
<…>
ПРОСЕКУ ЧИСТИТЬ (д. Новая Бабаев.), ПРОСЕКА (Бережнослободская вол.). Эта шутка относится к числу довольно многочисленных забав с битьём. В Бережнослободской вол. ее устраивала компания парней, решивших проучить неугодных девушек или своих соперников. Завязав лица платками и вооружившись тугими соломенными жгутами, они врывались на посиделки и хлестали всех, кто попадется им под руку. Присутствующие разбегались от них, стараясь увернуться от ударов.
Интересно, что, по свидетельству С.В. Максимова, в Никольском уезде подобную шутку устраивала ватага ряженых – «покойников», которыми там рядились не только молодые парни, но и взрослые мужики. «В избу для посиделок врывается иногда целая артель покойников. У всех у них в руках туго свитые жгуты, которыми они беспощадно хлещут парней из чужой деревни в приезжих девиц (гостьев). Достается, впрочем, и своим девицам, которым без долгих разговоров наклоняют голову и хлещут по спине до синяков».
В д. Новая (Бабаев.) приходившие парни – кудеса пугали девушек палкой длиной 1 – 1,5 м, в которую были вбиты по краям два гвоздя или каких-либо острых предмета. Иногда конца их слегка подгибали в виде крючков. Взяв за концы палку, парни делали неожиданные выпады в сторону девушек. А те, боясь пораниться, отбивались с визгом то в одну, то в другую сторону или разбегались по углам, образуя таким образом перед парнями «просеку».
ТОРГОВАНЫ (с. Никольское Кадн.), ШКУРУ ПРОДАВАТЬ (Сямж.). В некоторых местах сценки с избиением девушек связывались с символикой купли-продажи. В Бережнослободской волости она называлась продажа сельдей. «Приходят на беседу несколько парней с бочонком из-под сельдей и с соломенными жгутами в руках. Жгуты – это безмен. Предлагают девицам купить сельдей. Если те отказываются, то парни начинают хлестать их жгутами. Девицы, конечно, это знают и упрашивают парней отвесить им только по одному фунту. Парни соглашаются и отвешивают жгутом по спине шесть ударов (6 копеек за фунт)».
А вот описание сценки с «куплей-продажей», сделанное Н.С. Преображенским: «Приехали «торгованы», то есть «купцы» с «сукнами», «китайками» и вообще «красным товаром». Этих купцов было четверо, и были они самые здоровые мужики. При них же был «прикащик» – мальчишка, в обязанности которого входило прикатить в избу пустой бочонок. «Купцы» по одежде несколько отличались друг от друга: двое имели на себе панталоны, кнуты в руках и больше ничего; другие же двое одеты были только в одни короткие полушубки нараспашку и шерстью вверх. Бочку поместили среди избы. «Торгованы» обошли все углы избы с приглашением: «Добрые молодцы, красные девицы, молодые молодки, белые лебедки, милости протаем купить, продать, пошить, покропать! Пожалуйте – кому что угодно?»
На это приглашение волей-неволей должны были выходить все ребята и непременно «покупать» что-нибудь. Выходившего спрашивали, что ему угодно. На ответ его: «Сукна!» – или чего другого, «торгованы» вскрикивали: «Так ему сукна! Отдирай ему, ребята, двадцать аршин!» «Покупателя» немедленно берут двое «купцов» – один за голову, другой за ноги и кладут на бочку, вниз брюшком и вверх спинкой, а двое других примутся иногда так усердно отдирать аршин за аршином кнутами по спине «покупателя», что у того кости трещат, и он ревет во всю силу своих легких. От этих-то «обновок» и прячутся некоторые из ребят, особенно те, которые почему-либо чувствуют, что им будет дрань… Когда наделят «товарами» всех, кто на виду, пошли искать тех, кто укрылся, и вздули их вдвое»…
В д. Фоминская (Верхов.) парни-ряженые «продавали» девушкам «шкуру подохшей лошади». «Робята соломы длинный сноп снаредят, наподобие лошади сделают, ножки приделают, хвост у ей быв. Соломенну лошадь в дугу сделают ишшо – солому совьют, меж ног возьмут дедкам-то, шапка на ем, борода матерушчая, вот и йиздят: «Вот лошадь, лошадь! Эк бигаёт!» Таткой-от из соломы конь-от пропадёт (упадет лошадь – и подохла, пропала), росстелицца на полу. Тут девки, робята все сидят. От лошадь пропала, дак давай девкам шкуру продавать, ремнем стежить. Робята девку-ту выведут, да стежили-то девок-от. На котору-от девку как озляпцця робята, дак цисто всю исстежат, што от лошадь пропала». Судя по другим аналогичным забавам, у девушек спрашивали, почем она купит шкуру, и давали ей количество ударов, соответствующее назначенной цене. Неугодную же девушку били еще и за то, что она, якобы, погубила лошадь.
<…>
ПОРОСЯТ ПРОДАВАТЬ, ПОРОСЯТАМИ ТОРГОВАТЬ (д. Орлово, д. Тельпино), ПОРОСЯТ ВОЗИТЬ или НОСИТЬ, СВИНЬЮ ПРИНОСИТЬ (д. Марачевская, д. Арганово, д. Горка Тарн., д. Конец-Слободка, д. Карачёво), РЫБУ ПРОДАВАТЬ (Устьянские вол.).<…> Здесь наряжухи носили по домам в корзинке весьма своеобразного «покойника» – дохлого («пропашчего») поросенка, жалуясь в каждом доме: «Ой, январюшка у меня пропала!» Хозяева сочуствовали. Затем устраивалось торжественное прощание с «покойным». <…>
Например, в дд. Луканиха, Тюшково разыгрывалась такая сценка. «Один свиньёй нарядился: голый совсем, в саже (по телу прикатали сажой). В пестерь посадили его, тряпкой закрыли и привезли на беседу – прям по лестнице в избу закатили на санках. Вывалили серед полу из пестеря, он бегает по избе, девки от него убегают. Потом его опять в пестерь – и укатили».
В д. Арганово на ряженого натягивали настоящую свиную шкуру. «Свинью приносили; выредят как поросёнка, цёловека выредят-то. Шкуру-ту наденут – раньше-то больших поросят держали. Дак вот он ровно как настоящий поросенок: рюхает, да лизёт к девкам-то, за ноги хватает. Потом побежав, дак девки все ухнули и убежали».
… в дд. Марачевская, Карачево приносили в кузове одного-двух голых парней или мужика без штанов (ПОРОСЯТ) и подтаскивали девушек «поросят смотреть». В д. Горка (Тарн.) могли носить поросят; связывали мужику крест-накрест руки и ноги, продевали между ними жердь и приносили его на беседу «продавать». Вокруг «поросенка» разворачивался оживленный торг: обсуждались детали его внешности, одежда и прочие достоинства. В д. Конец-Слободка также возили поросят: «Посадят старуху в кузов, она там хрюкает». Потом поросенка продавали: «Кому-у поросят надо?»
Чаще всего поросятами были маленькие (от 3 до 6 лет) дети. «Маленьких ребятишек насадят в кузове, накроют одеялом старым, привезут на санкаф: «Покупайте поросят!» А они хрюкают» (д. Орлово). Обычно детей (в д. Гридинская – трех девочек) раздевали догола, наводили им сажей пятна на боках и на спине и, привезя в избу, вываливали на пол и «продавали» присутствующим (дд. Новосело, Телышно), <…>
РЕВИЗИЮ ПРОИЗВОДИТЬ (с. Никольское Кадн.), ВОЕВОДОЙ БЫТЬ (Гряз.). Пародирование органов власти и различных церемоний, связанных с ними, было популярной темой сценок ряженых еще в прошлом веке. Чаще всего – это сценки с избиением.
В Грязовецком уезде о святках существует один обычай – воеводой быть. Наряжается один мужик, который знает всю подноготную парней, воеводой: делает брюхо себе большое, коленки соломой себе обвязывает и на голову напяливает соломенный колпак. Остальные мужики наряжаются кто кобылой, кто служителями воеводы, и идут на посиденки…
Двое или больше мужчин становятся у дверей и запирают их, чтобы ни один из парней не ушел. Воевода садится «осередь» избы на табурет, к ногам его ложится мужик, изображающий кобылу, и начинается суд. Воевода кричит: «Привести такого-то парня!» «Воины» бегут, хватают парня и лежат на кобылу. Воевода и начинает ему вычитывать все грехи – с кем он опит, с кем гуляет и проч., а остальные парни и девки хохочут.
<…>
Основная соль подобных сценок – публичное восхваление или осмеяние достоинств или недостатков участников игрища. Такова и «ревизия девушек», описанная Н.С. Преображенским. В описании, правда, отсутствуют реплики (вопросы и ответы) участников инсценировки, которые и составляли ее основное содержание, ревизоры, выспрашивали у девушек не только происхождение и возраст, но и о ком они страдают, сколько раз за вечер целуются и задавали другие каверзные вопросы.
«Дверь» снова отворилась, и вдруг чинным порядком пошли какие-то, личности. Они были одеты в какие-то полушубки, сделанные наподобие фрака. Под этим «фраком» не было никакой одежды. Передняя личность – «ревизор» – важно несла в руках швабру в виде посоха, следующие – горшок с сажей, разведенной в воде и с палкою; это «писарь» нес «чернильницу» с «пером». Затем третья личность несла несколько бересты; это «секретарь» нес «бумаги» (=названия персонажей в данном случае, по-видимому, даны самим Н.С. Преображенским, исходя из их функций). «Ревизор» сел в передний угол, держа в руках швабру как знак его «ревизорского достоинства». «Секретарь» с «писарем» сели у стола, поставили на него «чернильницу» и разложили «бумаги». Прочие, более мелкие «чиновники», стояли в почтительном отдалении и ожидали приказаний. Это означало, что хотят «произвести ревизию». «Ревизор» помахал шваброй: пора начинать. Два мелких «чиновника» отправились к девушкам, охватили одну из них и подвели к столу, «Секретарь» сделал ей несколько допросов: кто она, сколько ей лет и проч. «Писарь» смарал палкой бересту, что значило, что он записывает». Потом привели другую девушку и т.д.
Н.С. Преображенский описал еще одну подобную сценку – на этот раз с участием детей (мальчиков). В старину такому испытанию могли, видимо, подвергаться и взрослые парни. «Первое испытание, которое обрушилось на бедных ребятишек, был «рекрутский набор». Потаскавши их с печки, с полатей, из-за девушек, собрали среди избы, всех до одного раздели и «доктор» осматривал, способен ли представленный к военной службе. Кого «доктор» находил способным, тому давали щелчка в лоб и ставили в сторону. Кто же оказывался неспособным, тому давали подзатыльника так, что он летел к дверям. «Рекрутов» поставили в ряды, провели их в ногу по избе раза два-три и, наконец, всех потаскали за волосы на полати…» Напомним, что дерганье за волосы – одно из самых распространенных традиционных «испытаний», применявшееся, например, как наказание при игре в карты.
В БАНЕ ПАРИЦЦА (д. Фоминская Верхов.), НА КАРТОЧКУ СНИМАТЬ (д. Новоселе). Идея демонстрации обнаженной натуры «для конфузу» воплощалась и в ряде других сценок. Одна из них приведена выше в описании Н.С. Преображенского и довольно часто встречается под разными названиями во всех концах Вологодского края. <…>
Из комических сценок, устраивавшихся еще в 20-е годы, можно выделить по крайней мере две. Обе связаны не с демонстрацией гениталий, как это характерно для более старых вариантов, а с комическим обыгрыванием других обнаженных частей тела, в том числе в совершенно несвойственной им роли.
В первой сценке, разыгрывавшейся в д. Фоминская (Верхов.), обыгрывалась ситуация мытья в бане. Один из деревенских мужиков, которого все знали как большого шутника, придя на игрище, залезал на печь и там «удекивавси» (=дурачился) – «парился» без штанов, время от времени выставляя на общее обозрение самую видную часть своего тела: «Ж…у оскалит с пеци и заверешчыт: «Ах-х, замёрз! Жару, жару!» Шчё он просит жару, дак ему ешо лопату-то саднут снегу-то и хвошчут ево с этово боку виником и с втово. А девок-то ведут, што посмотрите-ко, девки, там ему не жарко ли? А девки-те ухают, болшие-те, отворачи-вавдца; а мы-то, эти, небольшие, дак мы заглядуем – надо ить посмотреть!»
В одном из лесопунктов на Верхней Ножеме, где значительную часть населения составляли вепсы, существовала похожая сценка – «солнышко всходит». В избу входило несколько чудивок, один из которых незаметно от публики пробирался на печь (та часть печи, где спали домочадцы, обычно прикрывалась занавеской). Несколько других ряженых, став в ряд, начинали «косить сено» – махать по сторонам длинными палками, норовя задеть ими девушек. Когда суматоха, произведенная ими, начинала понемногу униматься, один из «косарей» спрашивал: «Эй, ребята, высоко ли солнце?» Все дружно смотрели на печь, и кто-нибудь отвечал: «Еще не взошло!» – после чего «косари» снова с удвоенной энергией принимались за «работу». Так повторялось несколько раз, пока, наконец, занавеска не приоткрывалась и из-за нее не показывался пятящийся на четвереньках их товарищ, предварительно снявший штаны. Тогда под общий хохот кто-либо из «косарей» кричал: «Ой, уже солнышко встало, роса на травы выпала. Надо домой идти!»
Некоторые варианты этой забавы напоминали поросят. В д. Григоровская показывали туманные картины (то есть «кино») – привозили на санках голого парня, накрытого большим бураком (=корзиной), и приглашали девушек посмотреть «туманные картины»: приподнимали бурак, а под ним «Ванька со свечкой меж ног».
<…>
ГРАМОФОН, ГРАМОФОН ВОЗИТЬ (д. Конец-Слободка, д. Новая Бабаев., д. Тимошино), ПАТЕФОН, ПАТЕФОН ВОЗИТЬ (д.Харино, д. Конецкая), ПО ТЕЛЕФОНУ ЗВОНИТЬ (д. Новосело), КОЛДУНА САДИТЬ (д. Вантеево). Очень близки по форме к забавам с обнажением сценки с шуточными припевками, которые исполнялись для девушек, подводимых к перевернутой корзине с парнем-ряженым под ней. В 20-30-е годы эта забава называлась грамофон или патефон. Под большую перевернутую корзину, поставленную на дровешки, садилоя какой-нибудь местный весельчак и балагур и это сооружение привозили в избу, где проходило игрище. К корзине по очереди подходили девушки (или их подводили парни-ряженые) и просили что-нибудь им сыграть или спеть, а грамофон пел озорные, а иногда, если хотел высмеять девушку, и неприличные частушки. Обычно у грамофона был хозяин, который «включал» и «выключал» его, просовывая между прутьев корзины заостренную палочку, длинный гвоздь или даже специальную ручку, которую хозяин крутил, пока грамофон не «заиграет» (д. Новая Бабаев.). Хозяин же часто изображал и «пластинку»: вращал по сковороде камень или крутил кернов, а другие ряженые нередко подыгрывали ему на гармошке или балалайке.
В д. Вантеево забава напоминала гадание с подблюдными песнями: каждой подведенной девушке ряженый, сидевший под корзиной (колдун), пел какую-нибудь частушку.
<…>
В д. Конец-Слободка ряженые привозили самоварную трубу и, вращая жернов, пели в нее. В д. Новосело такая же забава называлась телефоном: ряженые, стоявшие у разных концов трубы, спрашивали что-либо друг у друга об окружающих, чаще, конечно, девушках, и отвечали, сопровождая разговор разными солеными шуточками в адрес обсуждаемых
Как еще попокоститься?
ГОРОХ КАТАТЬ (д. Андреевская). Поведение молодежи во время святок было гораздо более раскованным, чем в иное время. В ночь под Рождество, Новый год, Крещение подросткам позволялись такие проделки, которые в иное время сошли бы за обыкновенное хулиганство. Это объяснялось представлениями о том, что «в святки нечистая сила гуляет». В крещенский сочельник нечистики (куляши, черти, бесы) покидали землю. <…>
Среди множества проказ и шалостей молодежи можно выделить одну, редко встречавшуюся уже в начале века: группа парней, взяв тяжелый кряж или бревно, со всего размаху ударяли им по сутнему (=иконному) углу дома так, что «весь дом ухал» (д. Погост Тот.). Это делали, чтобы «попугать хозяев».
В д. Деревенька Шапшинская парни могли бить по углам не только бадогами («в угов хлёшшут батогам – у ково дак и иконы полетят»), но и увесистым булыжником, привязанным к длинной веревке. «Привязывали камень на веревку к углу и протягали к другому дому. И тамотко станут на зъезд да дёрнут за верёвочкю, и она «хлоп» да «хлоп». Хозяева выбегут, погледят – никово нет! Поругаицця, да опять в избу заходят. Как уйдут – опять хлопнут йим. Это тем больше делали, кто ругаецця». Над выбежавшими на шум хозяевами могли насмехаться: «Ах вы, волосогрыжицы!» (д. Малая Красимиха).
<…>
В некоторых деревнях озорство сопровождалось гаданием: «В стену между окошек, в простенки стукаем бадогами да крицим, што от: «Скажите, суженово-ряженово как зовут?» А хозяева ковды кому и скажут ково – какой суженой-ряженой». Нередко в ответ называли какое-нибудь смешное, необычное имя, например, Опрокида-Перекувырковна (д. Дружинино). Часто вместо того, чтобы стучать, проводили шестами по бревенчатой стене дома сверху вниз. В д. Андреевская такой вид шалости назывался «горох катать». В д.Дружинино подростки 13-14 лет дразнили так одну женщину по прозвищу Изоха: проводили жердью по стене и, подойдя под окно, спрашивали: «Изоха дома?»
Для устрашения хозяев, могли отучать в окна или окрести чем-нибудь по стеклу. В д. Новоселе мальчики 12-13 лет, привязав ложку за черенок на веревку, прикрепляли веревку к наличнику и, подергивая за свободный конец, скребли ложкой по стеклу. Иногда для похожей шутки продевали в спичечные коробок лесу о большим рыболовным крючком, зажимали коробком крючок так; чтобы лезвие торчало наружу, нитку же крепили к наличнику, о таким расчетом, чтобы кончик крючка постукивал по стеклу. Части в коробок клали дополнительно какой-либо мелкий предмет, тогда при любом его резком движении возникал дребезжащий звук. Подобные дребезжалки, почти не различимые в темноте, могли всю ночь держать в страхе все семейство, особенно детей и девушек.
Большое удовольствие доставляла шутникам незамысловатая забава, известная и современным детям. Привязав нитку к дверной скобе (кольцу) садились в какое-нибудь Укромное местечко и начинали легонько дергать за нитку, отчего кольцо все время постукивало о дверь, как при приходе какого-либо гостя (в старых деревенских домах двери на ночь обычно запирались на задвижку, и всякий путник, желавший войти в дом, оповещал хозяев о приходе постукиванием о дверь кольцом, которое одновременно служило дверной ручкой). Хозяин, проснувшись, обычно долго прислушивался: то ли ветер, то ли гость какой? Затем, убедившись, что отучат в дверь, кряхтя и поругивая полуночников, слезал о печи и, выглянув в сени или подойдя к двери, спрашивал: «Хто тамоко? Хто хрешчоный?» Стук прекращался. Постояв немного и убедившись, что никого нет, хозяин возвращался на печь. Но не успевал он задремать, как стук снова повторялся. Так порой повторялось не один раз. В конце-концов хозяин начинал сердиться. «Кто горячей – бегат, ругаицци – над тем смеюцци» (д. Мосеево Верхов.). В дд. Удачино, Морилово «изводили хозяев» несколько иначе: делали из соломы чучело, обмотав ржаной соломой два крест-накрест связанных шеста, ставили его к двери и, привязав к чучелу веревку, дергали за нее, чтобы чучело «стучалось в дверь». Когда разозленный хозяин распахивал дверь, чучело падало на него, а «шалуны» убегали прочь.
ТРУБУ МОРОЗИТЪ (Шапшенская вол.). Возможность поварокостничать (Хар.) или поблошитъ (Белоз.), попокоститься (В.-Уст.) давала неограниченные возможности для изобретательности и фантазии. Не удивительно поэтому, что число разновидностей одних и тех же шуток настолько велико, что их практически невозможно свести воедино. <…>
Среди множества шалостей выделим еще одну группу – с загораживанием окон или труб. Окна заваливали сеном (д. Сенино), завешивали чем-нибудь (например, оставленным на улице бельем – д. Коковановская) или чем-либо замазывали – овсяным киселем (д. Перекс), разведенным навозом (д. Арзубиха); в д. Погост (Тот.) мазали рамы сажей. Причем навоз или деготь применялся, в основном, для посрамления и высмеивания девушки, которая пользовалась репутацией «не больно серьезной» или изменила парню (д.Маркуши). Довольно разнообразны были и способы затыкания трубы (в д. Большое Харюзово так шалили над домами, где были девушки на выданьи). По сообщению А. Неуступова (сведения относятся к началу века), «в Шапшенской вол., где еще сравнительно недавно была большая часть изб о курными печами, кто-нибудь из молодежи в глухую полночь забирается на крышу избы, втыкает в трубу сноп соломы, затем кладет в трубу снег и заливает водою; все это потом так замерзает, что хозяину иногда приходится разбирать трубу». В д. Андроново парни засовывали в трубу елку. Почти повсеместно встречались случаи затыкания трубы тряпкой, пучком соломы, загораживание дощечкой или куском стекла, веником и т.п.
Своеобразным «запиранием» трубы было опускание туда на нитке хвостового пера, привязанного к щепке, которое, вращаясь под током идущего снизу дыма, создавало в трубе воздушную пробку, которая не позволяла дыму свободно выходить. Через несколько минут после того, как печь была растоплена, дом наполнялся клубами дыма. В д. Спирине так подшучивали над теми, кто не пускал к себе вечеровать. Еще успешнее с этой задачей справлялось нехитрое приспособление из картофелины с четырьмя воткнутыми в нее крест-накрест перышками (д. Мищутинская).
Трубу использовали и для других способов насолить хозяевам. Предварительно заперев все двери, чтобы обезопасить себя от их гнева, кто-либо из парней залезал на крышу и втаскивал туда при помощи стоявших внизу товарищей несколько ведер воды, которую и выливал трубу. По свидетельству П. Дилакторского, в Пельшемской вол. «это делается только в курных избах о прямыми деревянными трубами, которые затыкаются ив избы отрепьями или закрываются деревянной задвижкой. Крестьяне всегда спят на печах на голубце; и вот от этой святочной шалости затычка выпадает, и спящих на печке будит холодная ванна».
ДЕВОК СОЛИТЬ (д. Копоргино, д. Федотово), ДЕВОК МОРОЗИТЬ (Замошская вол.). <…>
В Замошской вол., судя по описанию П.Дилакторского, это развлечение растягивалось на два дня и было приурочено к «повадам» на Крещение. «В субботу вечером молодые ходят и мажут девок сажей, разболтанной заранее в шайке. В воскресенье же утром этих девок купают. Если вода не глубока, то девку берут за руки, за ноги и бросают в воду, а чтобы она вся вымочилась, перекатывают. Потом вытаскивают и отпускают домой переодеваться».<…>
… «В день Крещения парни валяют девушек в снегу на погосте (=на кладбище). Которую больше всех валяют, считают более почетной невестой».
В Чистый понедельник парни, да и взрослые мужчины, подстерегали на улицах девушек и молодых женщин, чтобы их «посолить»: хватали за руки, за ноги, раскачивали и бросали в сугроб, откуда их потом вытаскивали их возлюбленные (д. Федотове). В д. Логдуз девушек бросали в вырытую в снегу яму и засыпали сверху снегом, а в д. Заборье – закапывали в снег.
В других деревнях девушек катали по снегу – «солили, чтобы не портились» (д. Колоритно). Причем иногда, катая, приговаривали: «Черепки убирать надо!» (д. Сафонове). Нередко озорство сопровождалось набиванием снега за пазуху или под подол (дд. Пустошь Верхов., Суходворская). Хотя шалость была не из приятных, девушки обычно не уклонялись от участия в ней, ведь тем самым парни показывали, к кому они особенно неравнодушны. <…>
<…> «В Чистый.понедельник молодоженов да и девок эдак катали. Яму выроют, да как торкнут. Ково как не залюбят, так ешшо с водой катали. Водой обольют да и закидывают снегом. Другие не выходят сами-ти, так силком уволакивают, да яму-то выкопают больше, да воды ешшо хлесть на йих тутока! Везде снегу напехают, везде – и под юбку напехают. Вот у нас Люба жила да вон Параня, так оне больно гульливые так. Йих ешшо кверху ногами поставят да и поливают эдак вот. Да-а, вот надругались ребята-ти!
Другие как осердяцця дак, що не гуляишь с йими, а с другим парнем гуляишь, так с парнем катают-то. Тебя держат, парня волокут, опехнут ево, а тебя на ево спехнут, в яму и вмисте закопнвают. С любимым парнем-то уш это. Никто не останецдя без этово» (д. Арганово).
В Сямженском и Харовском районах купание в Чистый понедельник чаще все же практиковалось для молодоженов. «Как женивси вот-от, а Мёжговиньё-то, до Цистово-то понедельника-то доживут, знацит, в избу-то приходят взрослые, большие робята: «Ах, ах, попали! Надо выкатать, шобы цисто были молодые, настояшшие!» Сперва жониха возьмут, потом невесту. В соловок (=сугроб) заведут, столкнут ея в соловок-то, подов загнут, туда снегу напорхают, к ногам, робята. Отряхивайсе! А этому-то мужику-то дак под рубаху напехают да за опушку напехают туда-то (=в штаны). Толькё посмиюцця: «Не лёд ломав, а грезь топтав!» (д. Дягилево).
